Великому и знаменитому Жоффруа де Сент-Илеру в знак восхищения его работами и гением.
Де Бальзак
Престарелая вдова Воке, в девицах де Конфлан, уже лет сорок держит семейный пансион в Париже на улице Нев-Сент-Женевьев, что между Латинским кварталом и предместьем Сен-Марсо . Пансион, под названием «Дом Воке», открыт для всех – для юношей и стариков, для женщин и мужчин, и все же нравы в этом почтенном заведении никогда не вызывали нареканий. Но, правду говоря, там за последние лет тридцать и не бывало молодых женщин, а если поселялся юноша, то это значило, что от своих родных он получал на жизнь очень мало. Однако в 1819 году, ко времени начала этой драмы, здесь оказалась бедная молоденькая девушка. Как ни подорвано доверие к слову «драма» превратным, неуместным и расточительным его употреблением в скорбной литературе наших дней, здесь это слово неизбежно: пусть наша повесть и не драматична в настоящем смысле слова, но, может быть, кое-кто из читателей, закончив чтение, прольет над ней слезу intra muros et extra . А будет ли она понятна и за пределами Парижа? В этом можно усомниться. Подробности всех этих сцен, где столько разных наблюдений и местного колорита, найдут себе достойную оценку только между холмами Монмартра и пригорками Монружа , только в знаменитой долине с дрянными постройками, которые того и гляди, что рухнут, и водосточными канавами, черными от грязи; в долине, где истинны одни страданья, а радости нередко ложны, где жизнь бурлит так ужасно, что лишь необычайное событие может здесь оставить по себе хоть сколько-нибудь длительное впечатление. А все-таки порой и здесь встретишь горе, которому сплетение пороков и добродетелей придает величие и торжественность: перед его лицом корысть и себялюбие отступают, давая место жалости; но это чувство проходит так же быстро, как ощущение от сочного плода, проглоченного наспех. Колесница цивилизации в своем движении подобна колеснице с идолом Джагернаутом : наехав на человеческое сердце, не столь податливое, как у других людей, она слегка запнется, но в тот же миг уже крушит его и гордо продолжает путь. Вроде этого поступите и вы: взяв эту книгу холеной рукой, усядетесь поглубже в мягком кресле и скажете: «Быть может, это развлечет меня?» – а после, прочтя про тайные отцовские невзгоды Горио, покушаете с аппетитом, бесчувственность же свою отнесете за счет автора, упрекнув его в преувеличении и осудив за поэтические вымыслы. Так знайте же: эта драма не выдумка и не роман. All is true , – она до такой степени правдива, что всякий найдет ее зачатки в своей жизни, а возможно, и в своем сердце.
Дом, занятый под семейный пансион, принадлежит г-же Воке. Стоит он в нижней части улицы Нев-Сент-Женевьев, где местность, снижаясь к Арбалетной улице, образует такой крутой и неудобный спуск, что конные повозки тут проезжают очень редко. Это обстоятельство способствует тишине на улицах, запрятанных в пространстве между Валь-де-Грас и Пантеоном, где эти два величественных здания изменяют световые явления атмосферы, пронизывая ее желтыми тонами своих стен и все вокруг омрачая суровым колоритом огромных куполов. Тут мостовые сухи, в канавах нет ни грязи, ни воды, вдоль стен растет трава; самый беспечный человек, попав сюда, становится печальным, как и все здешние прохожие; грохот экипажа тут целое событие, дома угрюмы, от глухих стен веет тюрьмой. Случайно зашедший парижанин тут не увидит ничего, кроме семейных пансионов или учебных заведений, нищеты и скуки, умирающей старости и жизнерадостной, но вынужденной трудиться юности. В Париже нет квартала более ужасного и, надобно заметить, менее известного.
Улица Нев-Сент-Женевьев, – как бронзовая рама для картины, – достойна больше всех служить оправой для этого повествования, которое требует возможно больше темных красок и серьезных мыслей, чтобы читатель заранее проникся должным настроением, – подобно путешественнику при спуске в катакомбы, где с каждою ступенькой все больше меркнет дневной свет, все глуше раздается певучий голос провожатого. Верное сравнение! Кто решит, что́ более ужасно: взирать на черствые сердца или на пустые черепа?
Главным фасадом пансион выходит в садик, образуя прямой угол с улицей Нев-Сент-Женевьев, откуда видно только боковую стену дома. Между садиком и домом, перед его фасадом, идет выложенная щебнем неглубокая канава шириной в туаз , а вдоль нее – песчаная дорожка, окаймленная геранью, а также гранатами и олеандрами в больших вазах из белого с синим фаянса. На дорожку с улицы ведет калитка; над ней прибита вывеска, на которой значится: «ДОМ ВОКЕ», а ниже: Семейный пансион, для лиц обоего пола и прочая. Днем сквозь решетчатую калитку со звонким колокольчиком видна против улицы, в конце канавы, стена, где местный живописец нарисовал арку из зеленого мрамора, а в ее нише изобразил статую Амура. Глядя теперь на этого Амура, покрытого лаком, уже начавшим шелушиться, охотники до символов, пожалуй, усмотрят в статуе символ той парижской любви, последствия которой лечат по соседству. На время, когда возникла эта декорация, указывает полустершаяся надпись под цоколем Амура, которая свидетельствует о восторженном приеме, оказанном Вольтеру при возвращении его в Париж, в 1778 году:
Кто б ни был ты, о человек,
Он твой наставник, и навек.
К ночи вход закрывают не решетчатой дверцей, а глухой.
Садик, шириной во весь фасад, втиснут между забором со стороны улицы и стеной соседнего дома, который, однако, скрыт сплошной завесой из плюща, настолько живописной для Парижа, что она привлекает взоры прохожих. Все стены, окружающие сад, затянуты фруктовыми шпалерами и виноградом, и каждый год их пыльные и чахлые плоды становятся для г-жи Воке предметом опасений и бесед с жильцами. Вдоль стен проложены узкие дорожки, ведущие под кущу лип, или липп, как г-жа Воке, хотя и родом де Конфлан, упорно произносит это слово, несмотря на грамматические указания своих нахлебников. Меж боковых дорожек разбита прямоугольная куртина с артишоками, обсаженная щавелем, петрушкой и латуком, а по углам ее стоят пирамидально подстриженные плодовые деревья. Под сенью лип врыт в землю круглый стол, выкрашенный в зеленый цвет, и вокруг него поставлены скамейки. В самый разгар лета, когда бывает такое пекло, что можно выводить цыплят без помощи наседки, здесь распивают кофе те из постояльцев, кто достаточно богат, чтобы позволить себе эту роскошь.
Дом в четыре этажа с мансардой выстроен из известняка и выкрашен в тот желтый цвет, который придает какой-то пошлый вид почти всем домам Парижа. В каждом этаже пять окон с мелким переплетом и с жалюзи, но ни одно из жалюзи не поднимается вровень с другими, а все висят и вкривь и вкось. С бокового фасада лишь по два окна на этаж, при этом на нижних окнах красуются решетки из железных прутьев. Позади дома двор шириною футов в двадцать, где в добром согласии живут свиньи, кролики и куры; в глубине двора стоит сарай для дров. Между сараем и окном кухни висит ящик для хранения провизии, а под ним проходит сток для кухонных помоев. Со двора на улицу Нев-Сент-Женевьев пробита маленькая дверца, в которую кухарка сгоняет все домашние отбросы, не жалея воды, чтобы очистить эту свалку, во избежание штрафа за распространение заразы.
Нижний этаж сам собою как бы предназначен под семейный пансион. Первая комната, с окнами на улицу и стеклянной входной дверью, представляет собой гостиную. Гостиная сообщается со столовой, а та отделена от кухни лестницей, деревянные ступеньки которой выложены квадратиками, покрыты краской и натерты воском. Трудно вообразить себе что-нибудь безотраднее этой гостиной, где стоят стулья и кресла, обитые волосяной материей в блестящую и матовую полоску. Середину гостиной занимает круглый стол с доской из черно-крапчатого мрамора, украшенный кофейным сервизом белого фарфора с потертой золотой каемкой, какой найдешь теперь везде. Пол настлан кое-как, стены обшиты панелями до уровня плеча, а выше оклеены глянцевитыми обоями с изображением главнейших сцен из «Телемака» , где действующие лица античной древности представлены в красках. В простенке между решетчатыми окнами глазам пансионеров открывается картина пира, устроенного в честь сына Одиссея нимфой Калипсо. Эта картина уже лет сорок служит мишенью для насмешек молодых нахлебников, воображающих, что, издеваясь над обедом, на который обрекает их нужда, они становятся выше своей участи. Камин, судя по неизменной чистоте пода, топится лишь в самые торжественные дни, а для красы на нем водружены замечательно безвкусные часы из синеватого мрамора и по бокам их, под стеклянными колпаками, – две вазы с ветхими букетами искусственных цветов.
В этой первой комнате стоит особый запах; он не имеет соответствующего наименования в нашем языке, но его следовало бы назвать запахом пансиона. В нем чувствуется затхлость, плесень, гниль; он вызывает содрогание, бьет чем-то мозглым в нос, пропитывает собой одежду, отдает столовой, где кончили обедать, зловонной кухмистерской, лакейской, кучерской. Описать его, быть может, и удастся, когда изыщут способ выделить все тошнотворные составные его части – особые, болезненные запахи, исходящие от каждого молодого или старого нахлебника. И вот, несмотря на весь этот пошлый ужас, если сравнить гостиную со смежною столовой, то первая покажется изящной и благоуханной, как будуар.
Столовая, доверху обшитая деревом, когда-то была выкрашена в какой-то цвет, но краска уже неразличима и служит только грунтом, на который наслоилась грязь, разрисовав его причудливым узором. По стенам – липкие буфеты, где пребывают щербатые и мутные графины, поддонники из жести со струйчатым рисунком, стопки толстых фарфоровых тарелок с голубой каймой – изделие Турнэ. В одном углу поставлен ящик с нумерованными отделениями, чтобы хранить, для каждого нахлебника особо, залитые вином или просто грязные салфетки. Тут еще встретишь мебель, изгнанную отовсюду, но несокрушимую и помещенную сюда, как помещают отходы цивилизации в больницы для неизлечимых. Тут вы увидите барометр с капуцином, вылезающим, когда дождь уже пошел; мерзкие гравюры, от которых пропадает аппетит, – все в лакированных деревянных рамках, черных с золочеными ложками; стенные часы, отделанные рогом с медной инкрустацией; зеленую муравленую печь; кенкеты Аргана, где пыль смешалась с маслом; длинный стол, покрытый клеенкой настолько грязной, что весельчак-нахлебник пишет на ней свое имя просто пальцем, за неименьем стилоса; искалеченные стулья, соломенные жалкие циновки – в вечном употреблении и без износа; затем дрянные грелки с развороченными продушинами, с обуглившимися ручками и сломанными петлями. Трудно передать, насколько вся эта обстановка ветха, гнила, щелиста, неустойчива, источена, крива, коса, увечна, чуть жива, – понадобилось бы пространное описание, но это затянуло б развитие нашей повести, чего, пожалуй, не простят нам люди занятые. Красный пол – в щербинах от подкраски и натирки. Короче говоря, здесь царство нищеты, где нет намека на поэзию, нищеты потертой, скаредной, сгущенной. Хотя она еще не вся в грязи, но покрыта пятнами, хотя она еще без дыр и без лохмотьев, но скоро превратится в тлен.
Эта комната бывает в полном блеске около семи часов утра, когда, предшествуя своей хозяйке, туда приходит кот г-жи Воке, вспрыгивает на буфеты и, мурлыча утреннюю песенку, обнюхивает чашки с молоком, накрытые тарелками. Вскоре появляется сама хозяйка, нарядившись в тюлевый чепец, откуда выбилась прядь накладных, неряшливо приколотых волос; вдова идет, пошмыгивая разношенными туфлями. На жирном, потрепанном ее лице нос торчит, как клюв у попугая; пухлые ручки, раздобревшее, словно у церковной крысы, тело, чересчур объемистая, колыхающаяся грудь – все гармонирует с залой, где отовсюду сочится горе, где притаилась алчность и где г-жа Воке без тошноты вдыхает теплый смрадный воздух. Холодное, как первые осенние заморозки, лицо, окруженные морщинками глаза выражают все переходы от деланой улыбки танцовщицы до зловещей хмурости ростовщика, – словом, ее личность предопределяет характер пансиона, как пансион определяет ее личность. Каторга не бывает без надсмотрщика – одно нельзя себе представить без другого. Бледная пухлость этой барыньки – такой же продукт всей ее жизни, как тиф есть последствие заразного воздуха больниц. Шерстяная вязаная юбка, вылезшая из-под верхней, сшитой из старого платья, с торчащей сквозь прорехи ватой, воспроизводит в сжатом виде гостиную, столовую и садик, говорит о свойствах кухни и дает возможность предугадать состав нахлебников. Появлением хозяйки картина завершается. В возрасте около пятидесяти лет вдова Воке похожа на всех женщин, видавших виды. У нее стеклянный взгляд, безгрешный вид сводни, готовой вдруг раскипятиться, чтобы взять дороже, да и вообще для облегчения своей судьбы она пойдет на все: предаст и Пишегрю и Жоржа , если бы Жорж и Пишегрю могли быть преданы еще раз. Нахлебники же говорят, что она, в сущности, баба неплохая, и, слыша, как она кряхтит и хнычет не меньше их самих, воображают, что у нее нет денег. Кем был г-н Воке? Она никогда не распространялась о покойнике. Как потерял он состояние? Ему не повезло, – гласил ее ответ. Он плохо поступил с ней, оставив ей лишь слезы, да этот дом, чтобы существовать, да право не сочувствовать ничьей беде, так как, по ее словам, она перестрадала все, что в силах человека.
Заслышав семенящие шаги своей хозяйки, кухарка, толстуха Сильвия, торопится готовить завтрак для нахлебников-жильцов. Нахлебники со стороны, как правило, абонировались только на обед, стоивший тридцать франков в месяц. Ко времени начала этой повести пансионеров было семь. Второй этаж состоял из двух помещений, лучших во всем доме. В одном, поменьше, жила сама Воке, в другом – г-жа Кутюр, вдова интендантского комиссара времен Республики. С ней проживала совсем юная девица Викторина Тайфер, которой г-жа Кутюр заменяла мать. Годовая плата за содержание обеих доходила до тысячи восьмисот франков в год. Из двух комнат в третьем этаже одну снимал старик по имени Пуаре, другую – человек лет сорока, в черном парике и с крашеными баками, который называл себя бывшим купцом и именовался г-н Вотрен. Четвертый этаж состоял из четырех комнат, из них две занимали постоянные жильцы: одну – старая дева мадемуазель Мишоно, другую – бывший фабрикант вермишели, пшеничного крахмала и макарон, всем позволявший называть себя папаша Горио. Остальные две комнаты предназначались для перелетных птичек, тех бедняков-студентов, которые, подобно мадемуазель Мишоно и папаше Горио, не могли тратить больше сорока пяти франков на стол и на квартиру. Но г-жа Воке не очень дорожила ими и брала их только за неимением лучшего: уж очень много ели они хлеба.
В то время одну из комнат занимал молодой человек, приехавший в Париж из Ангулема изучать право, и многочисленной семье его пришлось обречь себя на тяжкие лишения, чтоб высылать ему на жизнь тысячу двести франков в год. Эжен де Растиньяк, так его звали, принадлежал к числу тех молодых людей, которые приучены к труду нуждой, с юности начинают понимать, сколько надежд возложено на них родными, и подготовляют себе блестящую карьеру, хорошо взвесив всю пользу от приобретения знаний и приспособляя свое образование к будущему развитию общественного строя, чтобы в числе первых пожинать его плоды. Без пытливых наблюдений Растиньяка и без его способности проникать в парижские салоны повесть утратила бы те верные тона, которыми она обязана, конечно, Растиньяку – его прозорливому уму и его стремлению разгадать тайны одной ужасающей судьбы, как ни старались их скрыть и сами виновники ее, и ее жертва.
Над четвертым этажом находился чердак для сушки белья и две мансарды, где спали слуга по имени Кристоф и толстуха Сильвия, кухарка.
Помимо семерых жильцов, у г-жи Воке столовались – глядя по году, однако же не меньше восьми – студенты, юристы или медики, да два-три завсегдатая из того же квартала; они все абонировались только на обед. К обеду в столовой собиралось восемнадцать человек, а можно было усадить и двадцать; но по утрам в ней появлялось лишь семеро жильцов, причем завтрак носил характер семейной трапезы. Все приходили в ночных туфлях, откровенно обменивались замечаниями по поводу одежды или облика нахлебников со стороны, по поводу событий вчерашнего вечера, беседуя запросто, по-дружески. Все эти семеро пансионеров были баловнями г-жи Воке, с точностью астронома отмерявшей им свои заботы и внимание в зависимости от платы за пансион. Ко всем этим существам, сошедшимся по воле случая, применялась одна мерка. Два жильца третьего этажа платили всего лишь семьдесят два франка в месяц. Такая дешевизна, возможная только в предместье Сен-Марсо, между Сальпетриер и Бурб , где плата за содержание г-жи Кутюр являлась исключением, говорит о том, что здешние пансионеры несли на себе бремя более или менее явных злополучий. Вот почему удручающему виду всей обстановки дома соответствовала и одежда завсегдатаев его, дошедших до такого же упадка. На мужчинах – сюртуки какого-то загадочного цвета, обувь такая, какую в богатых кварталах бросают за ворота, ветхое белье, – словом, одна видимость одежды. На женщинах – вышедшие из моды, перекрашенные и снова выцветшие платья, старые, штопаные кружева, залоснившиеся перчатки, пожелтевшие воротнички и на плечах – дырявые косынки. Но если такова была одежда, то тело почти у всех оказывалось крепко сбитым, здоровье выдерживало натиск житейских бурь, а лицо было холодное, жесткое, полустертое, как изъятая из обращения монета. Увядшие рты были вооружены хищными зубами. В судьбе этих людей чувствовались драмы, уже законченные или в действии: не те, что разыгрываются при свете рампы, в расписных холстах, а драмы, полные жизни и безмолвные, застывшие и горячо волнующие сердце, драмы, которым нет конца.
Старая дева Мишоно носила над слабыми глазами грязный козырек из зеленой тафты на медной проволоке, способный отпугнуть самого ангела-хранителя. Шаль с тощей, плакучей бахромой, казалось, облекала один скелет, – так угловаты были формы, сокрытые под ней. Надо думать, что некогда она была красива и стройна. Какая же кислота стравила женские черты у этого создания? Порок ли, горе или скупость? Не злоупотребила ли она утехами любви или была просто куртизанкой? Не искупала ли она триумфы дерзкой юности, к которой хлынули потоком наслажденья, старостью, пугавшей всех прохожих? Теперь ее пустой взгляд нагонял холод, неприятное лицо было зловеще. Тонкий голосок звучал, как стрекотание кузнечика в кустах перед наступлением зимы. По ее словам, она ухаживала за каким-то стариком, который страдал катаром мочевого пузыря и брошен был своими детьми, решившими, что у него нет денег. Старик оставил ей пожизненную ренту в тысячу франков, но время от времени наследники оспаривали это завещание, возводя на Мишоно всяческую клевету. Ее лицо, истрепанное бурями страстей, еще не окончательно утратило свою былую белизну и тонкость кожи, наводившие на мысль, что тело сохранило кое-какие остатки красоты.
Господин Пуаре напоминал собою какой-то автомат. Вот он блуждает серой тенью по аллее Ботанического сада: на голове старая помятая фуражка, рука едва удерживает трость с пожелтелым набалдашником слоновой кости, выцветшие полы сюртука болтаются, не закрывая ни коротеньких штанов, надетых будто на две палки, ни голубых чулок на тоненьких, трясущихся, как у пьяницы, ногах, а сверху вылезает грязная белая жилетка и топорщится заскорузлое жабо из дешевого муслина, отделяясь от скрученного галстука на индюшачьей шее; у многих, кто встречался с ним, невольно возникал вопрос: не принадлежит ли эта китайская тень к дерзкой породе сынов Иафета , порхающих по Итальянскому бульвару ? Какая же работа так скрючила его? От какой страсти потемнело его шишковатое лицо, которое и в карикатуре показалось бы невероятным? Кем был он раньше? Быть может, он служил по Министерству юстиции, в том отделе, куда все палачи шлют росписи своим расходам, счета за поставку черных покрывал для отцеубийц, за опилки для корзин под гильотиной, за бечеву к ее ножу. Он мог быть и сборщиком налога у ворот бойни или помощником санитарного смотрителя. Словом, этот человек, как видно, принадлежал к вьючным ослам на нашей великой социальной мельнице, к парижским Ратонам, даже не знающим своих Бертранов , был каким-то стержнем, вокруг которого вертелись несчастья и людская скверна, – короче, одним из тех, о ком мы говорим: «Что делать, нужны и такие!» Эти бледные от нравственных или физических страданий лица неведомы нарядному Парижу. Но Париж – это настоящий океан. Бросайте в него лот, и все же глубины его вам не измерить. Не собираетесь ли обозреть и описать его? Обозревайте и описывайте – старайтесь сколько угодно: как бы ни были многочисленны и пытливы его исследователи, но в этом океане всегда найдется область, куда еще никто не проникал, неведомая пещера, жемчуга, цветы, чудовища, нечто неслыханное, упущенное водолазами литературы. К такого рода чудищам относится и «Дом Воке».
Здесь две фигуры представляли разительный контраст со всей группой остальных пансионеров и нахлебников со стороны. Викторина Тайфер, правда, отличалась нездоровой белизной, похожей на бледность малокровных девушек; правда, присущая ей грусть и застенчивость, жалкий, хилый вид подходили к общему страдальческому настроению – основному тону всей картины, но лицо ее не было старообразным, в движениях, в голосе сказывалась живость. Эта юная горемыка напоминала пожелтелый кустик, недавно пересаженный в неподходящую почву. В желтоватости ее лица, в рыжевато-белокурых волосах, в чересчур тонкой талии проявлялась та прелесть, какую современные поэты видят в средневековых статуэтках. Исчерна-серые глаза выражали кротость и христианское смирение. Под простым дешевым платьем обозначались девические формы. В сравнении с другими можно было назвать ее хорошенькой, а при счастливой доле она бы стала восхитительной: поэзия женщины – в ее благополучии, как в туалете – ее краса. Когда б веселье бала розоватым отблеском легло на это бледное лицо; когда б отрада изящной жизни округлила и подрумянила слегка впалые щеки; когда б любовь одушевила эти грустные глаза, – Викторина смело могла бы поспорить красотою с любой, самой красивой, девушкой. Ей не хватало того, что женщину перерождает, – тряпок и любовных писем. Ее история могла бы стать сюжетом целой книги.
Отец Викторины находил какой-то повод не признавать ее своею дочерью, отказывался взять ее к себе и не давал ей больше шестисот франков в год, а все свое имущество он обратил в такие ценности, какие мог бы передать целиком сыну. Когда мать Викторины, приехав перед смертью к дальней своей родственнице вдове Кутюр, умерла от горя, г-жа Кутюр стала заботиться о сироте, как о родном ребенке. К сожалению, у вдовы интендантского комиссара времен Республики не было ровно ничего, кроме пенсии да вдовьего пособия, и бедная, неопытная, ничем не обеспеченная девушка могла когда-нибудь остаться без нее на произвол судьбы. Каждое воскресенье добрая женщина водила Викторину к обедне, каждые две недели – к исповеди, чтобы на случай жизненных невзгод воспитать ее в благочестии. И г-жа Кутюр была вполне права. Религиозные чувства открывали какое-то будущее перед этой отвергнутой дочерью, которая любила отца и каждый год ходила к нему, пытаясь передать прощенье от своей матери, но ежегодно натыкалась в отцовском доме на неумолимо замкнутую дверь. Брат ее, единственный возможный посредник между нею и отцом, за все четыре года ни разу не зашел ее проведать и не оказывал ей помощи ни в чем. Она молила Бога раскрыть глаза отцу, смягчить сердце брата и, не осуждая их, молилась за обоих. Для характеристики их варварского поведения г-жа Кутюр и г-жа Воке не находили слов в бранном лексиконе. В то время как они кляли бесчестного миллионера, Викторина произносила кроткие слова, похожие на воркованье раненого голубя, где и самый стон звучит любовью.
Эжен де Растиньяк лицом был типичный южанин: кожа белая, волосы черные, глаза синие. В его манерах, обращении, привычной выправке сказывался отпрыск аристократической семьи, в которой воспитание ребенка сводилось к внушению с малых лет старинных правил хорошего тона. Хотя Эжену и приходилось беречь платье, донашивать в обычные дни прошлогоднюю одежду, он все же иногда мог выйти из дому, одевшись, как подобало молодому франту. А повседневно на нем был старенький сюртук, плохой жилет, дешевый черный галстук, кое-как повязанный и мятый, панталоны в том же духе и ботинки, которые служили уже свой второй век, потребовав лишь расхода на подметки.
Посредствующим звеном между двумя описанными личностями и прочими жильцами являлся человек сорока лет с крашеными бакенбардами – г-н Вотрен. Он принадлежал к тем людям, о ком в народе говорят: «Вот молодчина!» У него были широкие плечи, хорошо развитая грудь, выпуклые мускулы, мясистые, квадратные руки, ярко отмеченные на фалангах пальцев густыми пучками огненно-рыжей шерсти. На лице, изборожденном ранними морщинами, проступали черты жестокосердия, чему противоречило его приветливое и обходительное обращение. Не лишенный приятности высокий бас вполне соответствовал грубоватой его веселости. Вотрен был услужлив и любил посмеяться. Если какой-нибудь замок оказывался не в порядке, он тотчас же разбирал его, чинил, подтачивал, смазывал и снова собирал, приговаривая: «Дело знакомое». Впрочем, ему знакомо было все: Франция, море, корабли, чужие страны, сделки, люди, события, законы, гостиницы и тюрьмы. Стоило кому-нибудь уж очень пожаловаться на судьбу, как он сейчас же предлагал свои услуги; не раз ссужал он деньгами и самое Воке, и некоторых пансионеров; но должники его скорей бы умерли, чем не вернули ему долг, – столько страха вселял он, несмотря на добродушный вид, полным решимости, каким-то особенным, глубоким взглядом. Одна уж его манера сплевывать слюну говорила о таком невозмутимом хладнокровии, что, вероятно, он в критическом случае не остановился бы и перед преступлением. Взор его, как строгий судия, казалось, проникал в самую глубь всякого вопроса, всякого чувства, всякой совести. Образ его жизни был таков: после завтрака он уходил, к обеду возвращался, исчезал затем на целый вечер и приходил домой около полуночи, пользуясь, благодаря доверию г-жи Воке, запасным ключом. Один Вотрен добился такой милости. Он, правда, находился в самых лучших отношениях с вдовой, звал ее мамашей и обнимал за талию – не понятая ею лесть! Вдова совершенно искренне воображала, что обнять ее – простое дело, а между тем лишь у Вотрена были руки достаточной длины, чтобы обхватить такую грузную колоду. Характерная черта: он, не скупясь, тратил пятнадцать франков в месяц на «глорию» и пил ее за сладким. Людей не столь поверхностных, как эта молодежь, захваченная вихрем парижской жизни, иль эти старики, равнодушные ко всему, что непосредственно их не касалось, вероятно, заставило бы призадуматься то двойственное впечатление, какое производил Вотрен. Он знал или догадывался о делах всех окружающих, а между тем никто не мог постигнуть ни род его занятий, ни образ мыслей. Поставив как преграду между другими и собой показное добродушие, всегдашнюю любезность и веселый нрав, он временами давал почувствовать страшную силу своего характера. Нередко разражался он сатирой, достойной Ювенала, где, казалось, с удовольствием осмеивал законы, бичевал высшее общество, уличал во внутренней непоследовательности, а это позволяло думать, что в собственной его душе живет злая обида на общественный порядок и в недрах его жизни старательно запрятана большая тайна.
Мадемуазель Тайфер делила свои украдчивые взгляды и потаенные думы между этим сорокалетним мужчиной и молодым студентом, по влечению, быть может, безотчетному, к силе одного и красоте другого, но, видимо, ни тот и ни другой не думали о ней, хотя простая игра случая могла бы не сегодня-завтра изменить положение Викторины и превратить ее в богатую невесту. Впрочем, среди всех этих личностей никто и не давал себе труда проверить, сколько правды и сколько вымысла заключалось в тех несчастьях, на которые ссылался кто-либо из них. Все питали друг к другу равнодушие с примесью недоверия, вызванного собственным положением каждого в отдельности. Все сознавали свое бессилие облегчить удручавшие их горести и, обменявшись рассказами о них, исчерпали чашу сострадания. Как застарелым супругам, им уже не о чем было говорить. Таким образом, их отношения сводились только к внешней связи, к движению ничем не смазанных колес. Любой из них пройдет на улице мимо слепого нищего не обернувшись, без волнения прослушает рассказ о чьем-нибудь несчастье, а в смерти ближнего увидит лишь разрешение проблемы нищеты, которая и породила их равнодушие к самой ужасной агонии. Среди таких опустошенных душ счастливее всех была вдова Воке, царившая в этом частном странноприимном доме. Маленький садик, безлюдный в мороз, в зной и в слякоть, становившийся тогда пустынным, словно степь, ей одной казался веселой рощицей. Для нее одной имел прелесть этот желтый мрачный дом, пропахший, как прилавок, дешевой краской. Эти камеры принадлежали ей. Она кормила этих каторжников, присужденных к вечной каторге, и держала их в почтительном повиновении. Где еще в Париже нашли бы эти горемыки за такую цену сытную пищу и пристанище, которое в их воле было сделать если не изящным или удобным, то, по крайней мере, чистым и не вредным для здоровья? Позволь себе г-жа Воке вопиющую несправедливость – жертва снесет ее без ропота.
В подобном соединении людей должны проявляться все составные части человеческого общества, – они и проявлялись в малом виде. Как в школах, как в разных кружках, и здесь, меж восемнадцати нахлебников, оказалось убогое, отверженное существо, козел отпущения, на которого градом сыпались насмешки. В начале второго года как раз эта фигура выступила перед Эженом Растиньяком на самый первый план изо всех, с кем ему было суждено прожить не менее двух лет. Таким посмешищем стал бывший вермишельщик, папаша Горио, а между тем и живописец, и повествователь сосредоточили бы на его лице все освещение в своей картине. Откуда же взялось это чуть ли не злобное пренебрежение, это презрительное гонение, постигшее старейшего жильца, это неуважение к чужой беде? Не сам ли он дал повод, не было ли в нем странностей или смешных привычек, которые прощаются людьми труднее, чем пороки? Все эти вопросы тесно связаны со множеством общественных несправедливостей. Быть может, человеку по природе свойственно испытывать терпение тех, кто сносит все из простой покорности, или по безразличию, или по слабости. Разве мы не любим показывать свою силу на ком угодно и на чем угодно? Даже такое тщедушное созданье, как уличный мальчишка, и тот звонит, когда стоят морозы, во все звонки входных дверей или взбирается на еще не испачканный памятник и пишет на нем свое имя.
Парижский пансион мамаши Воке собрал жильцов, которые здесь же и столуются. Ноябрь 1819 года. Семь постоянных жильцов — семь судеб, семь характеров. На втором этаже обитает юная барышня Викторина Тайфер с дальней родственницей мадам Кутюр. На третьем прожинают отставной чиновник Пуаре и загадочный господин средних лет по имени Вотрен. На четвертом — трое жильцов: старая дева мадемуазель Мишоно, бывший торговец хлебом и макаронами Горио и студент Эжен де Растиньяк, что приехал в Париж из Ангулема. Все жильцы с презрением относятся к папаше Горио. А ведь его некогда именовали «господином». Поселившись у госпожи Воке шесть лет назад, он занял лучшую комнату на втором этаже. В те времена у него водились деньги, хозяйка рассчитывала выйти за него замуж и покончить со своим вдовьим существованием. Однако «вермишельщик» не воспринял ее намеков. Мамаша Воке стала косо на него поглядывать. Дурные ожидания оправдались: через два года съехал на третий этаж и перестал топить зимой. Чем выше этаж в парижском доме, тем ниже падение. О его причине всевидящие слуги и подозрительные жильцы догадались очень скоро: к папаше Горио заходили тайком прелестные молодые дамы. Вывод был типичный для Парижа того времени: старый развратник проматывает состояние на любовниц! Он пытался выдать их за своих дочерей! Нелепая ложь всех только позабавила. К концу третьего года жизни у Воке Горио перебрался на четвертый этаж и стал ходить в обносках.
Размеренная жизнь дома Воке начинает меняться. Молодой Растиньяк очарован блеском Парижа. Он решает проникнуть в высший свет. Кто ему поможет? Из всей богатой родни Эжен может рассчитывать лишь на виконтессу де Босеан. Он решительно идет на приступ: посылает виконтессе рекомендательное письмо своей старой тетушки. Виконтесса не остается равнодушной: провинциальный родственник получает приглашение на бал. Юноша наслышан о механизмах продвижения в обществе. Он жаждет сблизиться с какой-нибудь знатной дамой.
Его внимание привлекает блистательная графиня Анастази де Ресто. На следующий день он рассказывает о ней своим сотрапезникам за завтраком в пансионе. Удивительно! Убогий старик Горио, оказывается, знаком с графиней и, по словам Вотрена, недавно оплатил ее просроченные векселя ростовщику Гобсеку. После этого разговора Вотрен начинает пристально следить за действиями молодого человека.
Первая попытка завязать светское знакомство для Растиньяка унизительна: он явился к графине пешком. Не в экипаже! Это вызвало презрительные ухмылки слуг. Растерявшийся гость не сумел сразу найти гостиную, а когда нашел, хозяйка дома ясно дала ему понять, что хочет остаться наедине с графом Максимом де Траем. Взбешенный Растиньяк проникается ревнивой ненавистью к высокомерному красавцу и дает себе клятву рано или поздно восторжествовать над ним. Эжен совершает оплошность, упомянув имя папаши Горио. Он случайно увидел старики во дворе графского дома. Графиня и слышать не хочет об обнищавшем — из-за нее же! — отце. Огорченный юноша отправляется с визитом к виконтессе де Босеан, но она в страшном горе: ее любовник маркиз д"Ажуда-Пинто намерен навсегда расстаться с ней ради выгодной женитьбы, Герцогиня де Ланже с наслаждением спешит сообщить эту ужасную новость своей «лучшей подруге». Виконтесса старается держать себя и руках, торопливо меняя тему разговора. И вот тогда беспокоившая Растиньяка загадка разрешается: Анастази де Ресто, блестящая светская дама, в девичестве носила буржуазную фамилию Горио. Выясняется, что у этого жалкого старичка есть и вторая дочь, Дельфина. Она жена банкира де Нусингена. Обе красавицы не желают признавать старика-отца, который отдал им все свое состояние. Виконтесса. Умная и проницательная, советует Растиньяку воспользоваться в своих целях соперничеством двух сестер. Графиню Анастази принимают в высшем свете, а баронессу Дельфину нет. Виконтесса де Босеан презрительно говорит, что за при глашение в ее дом Дельфина «вылижет всю грязь на прилегающих улицах».
Вернувшись в пансион, Растиньяк объявляет, что отныне папаша Горио находится под его защитой. Он пишет письмо своим родным, умоляя прислать ему тысячу двести франков. Это тяжелая жертва для семьи, но юному честолюбцу для завоевания высшего света необходимо обзавестись модным гардеробом. Загадочный Вотрен, разгадавший за мыслы Растиньяка, советует молодому человеку обратить внимание на Викторину Тайфер. Да, девушка прозябает в пансионе, потому что ее не желает знать отец — очень богатый банкир. У нее есть брат, которому предназначено наследство. Однако достаточно устранить его, чтобы ситуация переменилась. Если брат погибнет, Викторина станет единствен ной наследницей.
Расправу с молодым Тайфером Вотрен берет на себя. Растиньяк же должен склонить девушку к браку, а после свадьбы, получив право на приданое, заплатить советчику двести тысяч. Это ведь совсем немного по сравнению с миллионным приданым. Юноша в глубине души признает, что этот страшный человек открыто и грубо сказал то же самое, что говорила виконтесса де Босеан. Отклоняя сделку с Вотреном, Растиньяк принимает решение добиться благосклонности Дельфины де Нусинген. В этом ему всячески помогает папаша Горио. Старик слепо любит дочерей и винит в несчастьях своих дочерей их алчных мужей. Эжен знакомится с Дельфиной. Он влюбляется в нее и она отвечает ему взаимностью. Молодой человек оказал ей неоценимую услугу: выиграл семь тысяч франков и отдал их любимой женщине. Жена банкира не могла расплатиться с долгом и скрывала это от мужа, который присвоил приемное в семьсот тысяч, оставив женщину без денег.
Растиньяк начинает вести светскую жизнь. Денег у него практически нет. Л нужны наряды, экипажи, подарки любимой женщине.
Вотрен постоянно напоминает соседу по пансиону о будущих миллионах Виктории. Там временем над этим бесом-искусителем нависает и роза. Полиция подозревает, что под этим именем скрывается беглый каторжник Жак Коллен по прозвищу Обмани-Смерть. Для подтверждена и подозрений необходима помощь кого-нибудь из постояльцев пансиона Воке. За приличную плату роль сыщиков соглашаются исполнить Пуаре и Мишоно. Им дают задание выяснить, есть ли у Вотрена клеймо на плече.
Вотрен сообщает Растиньяку, что его приятель полковник Франкессиии вызвал Тайфера - сына на дуэль. Надо бы активнее ухаживать за Викториной. У нее много шансов стать богатой наследницей. В это же время юноша узнает, что папаша Горио снял для Эжена с Дельфиной уютную квартирку. Любящий отец поручил стряпчему Дервилю отобрать деньги у зятя, чем и положить конец самоуправству Нусингена. Законник может сделать так, что младшая дочь Горио будет иметь тридцать шесть тысяч франков годового дохода. Это известие кладет конец колебаниям Растиньяка: он выбирает Дельфину и хочет предупредить отца и сына Тайферов. Однако вездесущий Вотрен подпаивает юношу вином с примесью снотворного.
Наутро почти то же самое проделывает с каторжником Мишоно: подмешивает ему в кофе зелье, вызывающее прилив крови к голове. Бесчувственного Вотрена раздевают... После хлопка ладонью клеймо выступает на плече.
События развиваются стремительно. Мадам Воке теряет всех своих постояльцев. Сначала приезжают за Викториной Тайфер: отец вызывает девушку к себе. Она становится наследницей, так как брат ее смертельно ранен на дуэли. Затем в пансион врываются жандармы. Они получили приказ убить Вотрена при малейшей попытке к сопротивлению. Однако тот, наученный опытом, демонстрирует подчеркнутое хладнокровие и спокойно сдается полиции.
Проникшись невольным уважением к этому «гению каторги», студенты, обедающие в пансионе, изгоняют Мишоно и Пуаре. А папаша Горио показывает Растиньяку новую квартиру. Он обустроил ее для своей любимой доченьки и умоляет только об одном — пусть ему позволят жить этажом выше, чтобы быть ближе к Дельфине. Однако все мечты старика рушатся. Умело допрошенный Дервилем, барон де Нусинген сознается, что приданое его жены вложено в финансовые махинации. Получить с него доход вряд ли удастся. Горио в ужасе: его младшая дочь оказалась жертвой бесчестного банкира. Однако положение старшей Анастази, еще хуже: спасая своего любовника Максима де Трая от долговой тюрьмы, она закладывает Гобсеку фамильные бриллианты. Об этом узнает граф де Ресто. Ей нужно для срочного выкупа еще двенадцать тысяч, а отец потратил последние деньги на квартиру для Растиньяка.
Встретившись в присутствии старика, сестры начинают осыпать друг друга оскорблениями. Каждая обвиняет другую в том, что ей досталось больше денег. В разгар их ссоры отец падает — с ним произошел удар.
Виконтесса де Босеан дает свой прощальный бал. Столичная жизнь потеряла для нее всю привлекательность с того времени, как она получила известие о женитьбе маркиза д"Ажуда, и она навсегда покидает свет. Простившись с этой необычной женщиной, Растиньяк спешит к больному старику, который тщетно призывает к себе дочерей — проститься. В этот же день папаша Горио умирает, не дождавшись чуткости от дочерей, которым он отдал все свое состояние и свое сердце.
Несчастного отца хоронят на свои последние деньги нищие студенты — Растиньяк и Бьяншон. Две пустые кареты с гербами провожают гроб с телом на кладбище Пер-Лашез. С вершины холма Растиньяк смотрит на Париж. Он дает себе клятву преуспеть любой ценой — и отправляется обедать к Дельфине де Нусинген.
«Отец Горио», краткое содержание романа Бальзака
Пансион «Дом Воке», 1819 год. Хозяйка пансиона, мадам Воке – вдова, пятидесяти лет. Дом состоит из четырёх этажей. Лучшие комнаты находятся на втором: их занимают сама мадам Воке и г-жа Кутюр, вдова интендантского комиссара времен Республики, с молодой воспитанницей Викториной Тайфер. На третьем этаже живут старик Пуаре и г-н Вотрен, бывший купец, сорока лет. Четвёртый этаж делят между собой старая дева – мадемуазель Мишано, бывший макаронный фабрикант – папаша Горио и студент – Эжен де Растиньяк. В мансарде живёт кухарка Сильвия и слуга Кристоф. Почти все жильцы «Дома Воке» носят потрёпанные вещи, их лица выглядят старообразно. На общем фоне выделяется только Викторина Тайфер – молодая особа, непризнанная своим отцом-миллионером.
Папаша Горио – «всеобщее посмешище». Ему 69 лет. В «Доме Воке» он поселился в 1813 году, когда отошёл от дел. Первоначально он занимал комнаты г-жи Кутюр, хорошо одевался и платил 1200 франков в год. Все обращались к нему «г-н», а вдова Воке мечтала стать его женой. Не добившись своего, женщина возненавидела жильца. Со временем Горио перебрался на третий этаж, чтобы платить на 300 франков меньше, и стал именоваться «папашей». Периодически Горио навещают две дочери: старшая (брюнетка) и младшая (блондинка). Обе они – изысканно одетые молодые дамы. За четыре года, прошедшие с момента вселения, отец Горио существенно обеднел, постарел и переселился на самый дешёвый, четвёртый этаж.
В конце ноября 1819 года Эжен де Растиньяк попадает на бал к виконтессе де Босеан и знакомится с графиней Анастази де Ресто.
Утром на кухне Кристоф говорит Сильвии, что Вотрен, как всегда, дал ему сто су за молчание о ночных визитёрах. Вотрен говорит Воке, что видел, как папаша Горио заходил к Гобсеку – ростовщику, скупающему старое столовое серебро. За завтраком Эжен рассказывает о том, как встретил на улице Анастази. Вотрен уверяет всех, что папаша Горио содержит графиню.
Придя с визитом к графине де Ресто, Эжен встречает у неё папашу Горио. У Анастази Эжен знакомится с её любовником – графом Максимом де Траем и мужем – г-ном де Ресто. В начале со студентом мило беседуют, но как только он упоминает фамилию Горио, его вежливо выставляют из дома. Эжен отправляется к виконтессе де Босеан. Её любовник португальский вельможа, маркиз д’Ажуда-Пинто с радостью покидает дом, так как боится признаться в измене. Виконтесса подслушивает у окна, куда направляется неверный, и догадывается, что он хочет жениться на мадемуазель де Рошфид.
Беседу де Босеан с Эженом прерывает приход герцогини де Ланже. Дамы обмениваются колкостями насчёт бросивших их любовников. Эжен узнаёт, что Анастази – дочь папаши Горио. Вторая дочь – блондинка Дельфина, замужем за бароном Нусингеном, банкиром. Горио дал каждой из них в приданое по 500-600 тысяч франков. Через несколько лет после замужества обе дочери отказались от него. Герцогиня рассказывает Эжену, что Горио сделал состояние во время Французской буржуазной революции, продавая втридорога муку. Де Босеан учит Растиньяка, как нужно вести себя, чтобы завоевать положение в обществе. Для начала она предлагает ему влюбить в себя Дельфину.
Вернувшись в «Дом Воке», Растиньяк берёт под свою защиту папашу Горио. Он пишет письма матери и сёстрами, в которых просит денег. Общими усилиями семья собирает 1500 франков.
Вотрен предлагает Эжену сделку: найти ему невесту с приданым в миллион франков взамен на 200 тысяч. Такой невестой прохвост видит Викторину. Он говорит, что убьёт её брата, и отец, желающий наследников, наконец-то признает свою дочь. Эжен отказывается: он в шоке и хочет всего добиться собственным трудом.
Растиньяк обедает у де Босеан. В театре д’Ажуда-Пинто знакомит его с Дельфиной. Эжен ещё ближе сходится с Горио и рассказывает ему о посещении г-жи де Нусинген. Растиньяк выигрывает для Дельфины, которой муж практически не даёт денег на жизнь, семь тысяч франков.
Проходит месяц. Эжен влюбляется в Дельфину и остаётся без денег. Он начинает заигрывать с Викториной, но ещё не соглашается на предложение Вотрена. Между тем, Пуаре и Мишано общаются в Ботаническом саду с агентом парижской сыскной полиции, где узнают, что Вотрен – это беглый тулонский каторжник Жак Коллен по кличке «Обмани смерть».
Эжен признаётся в любви Викторине. Папаша Горио сообщает ему об квартире, снятой Дельфиной. Узнав от Вотрена, что на следующий день брат Викторины будет убит, Эжен хочется предупредить отца молодых людей, но каторжник усыпляет его вином.
На следующее утро все узнают о дуэли, на которой был смертельно ранен брат Викторины. Мишоно подмешивает в кофе Вотрена снотворное и убеждается, что он и есть тот, кого ищет парижская полиция. Вечером Обмани смерть арестовывают. Жильцы выгоняют Мишоно из «Дома Воке». Вслед за ней уходит Пуаре. Г-жа Кутюр и Викторина после смерти брата девушки остаются жить в доме г-на Тайфер.
Эжен узнаёт, что за его квартиру и обстановку заплатил папаша Горио, продав свою ренту. В «Доме Воке» он случайно подслушивает разговор папаши Горио с Дельфиной, которая говорит о том, что её муж занимается противозаконными махинациями и, если она потребует назад своё приданое, то разорит и себя, и её. Затем в «Дом Воке» является Анастази и рассказывает, как оплатила вексель на сто тысяч франков Максима де Трая. Муж узнал обо всём, принудил её признать, что является отцом только старшего ребёнка и приказал написать запродажную на всё имущество. При этом Максим всё ещё должен 12 тысяч франков. Эжен исправляет вексель, выданный ему папашей Горио, и даёт его Анастази.
Несчастья дочерей приковывают Горио к постели. Пока он умирает Дельфина веселится на балу у де Босиан вместе с Эженом. Виконтесса, еле оправившись от удара из-за будущей свадьбы д’Ажуда, уезжает в Нормандию.
Папаша Горио умирает долго и мучительно. Находясь в агонии он, наконец-то, решает признать жестокую правду о том, что дочери его не любят. Покойника Эжен хоронит за свой счёт. На кладбище приезжают пустые кареты дочерей Горио.
- «Отец Горио», художественный анализ романа Оноре де Бальзака
Отец Горио – бывший макаронный фабрикант, который снимает комнаты в пансионе «Дом Воке». Ранее он платил большие деньги и ему принадлежали лучшие комнаты в доме. К тому же он хорошо одевался. Хозяйка дома, госпожа Воке, мечтала выйти за него замуж. Однако прошло время, мужчина переселился на самый дешевый этаж, заметно обеднел и превратился во всеобщее посмешище. Время от времени к нему приходят две дочери. Обе создают впечатление знатных дам.
В том же доме проживает молодой юноша Эжен Растиньяк. Однажды на балу у виконтессы де Босеан он встречает прекрасную графиню Анастази де Ресто. Рассказывая на кухне следующим утром жильцам дома об этой встрече, он узнает, что графиню содержит папаша Горио. Эжен не верит этому, однако, придя как-то к графине с визитом, он застает там своего соседа. Анастази знакомит юношу с мужем, а также с любовником – Максимом де Траем. Сначала его хорошо принимают и мило ведут с ним беседу, но стоило ему упомянуть о Горио, как с ним тут же прощаются. Эжен едет к виконтессе де Босеан, у которой узнает, что графиня на самом деле дочь господина Горио. Вторая его дочь, Дельфина, является женой известного банкира – барона Нусингена. Сделав состояние в период революции, папаша Горио дал за каждой дочерью приданое по 500-600 тыс.франков, однако спустя некоторое время дочери отказались от отца. Также де Босеан советует Эжену завязать роман с Дельфиной, чтобы с ее помощью получить хорошее положение в обществе.
Вернувшись домой, юноша решает помочь Горио и с помощью родных собирает деньги. В это время к нему приходит еще один его сосед, господин Вотрен, и предлагает заключить сделку – Эжен получает невесту с приданым в 1 миллион франков, но 20% забирает Вотрен. Такой невестой может стать юная Викторина, непризнанная дочь отца-миллионера. Аферист утверждает, что если убить ее брата, то отец захочет наследников и признает дочь. Однако юноша отказывается.
Постепенно Растиньяк влюбляется в Дельфину, и отдает ей все свои деньги. Бедствуя, он признается в любви Викторине. После этого все узнают, что брата девушки смертельно ранили на дуэли. В это же время парижская полиция узнает, что Вотрен – это беглый каторжник и его арестовывают.
Анастази, платя по векселям любовника, разоряется, и муж отказывается от нее. Отец Горио заболевает и умирает. Перед смертью он признает, что дочерям нужны были только его деньги. Хоронит его Растиньяк за свой счет.
Основная идея рассказа – показать деградацию духовной личности на примере дочерей, которых интересовали только деньги.
Картинка или рисунок Бальзак - Отец Горио
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Пеппи длинный чулок Астрид Линдгрен
Маленькая девочка Пеппи осталась сиротой. Она живет абсолютно одна, делает что хочет и когда хочет. Пеппи ведет себя странным образом, она не такая, как остальные девчонки: очень сильная, хозяйственная, ловкая, умная.
- Краткое содержание Остров Крым Аксенов
В период гражданской войны в России по воле случая большевики не смогли завоевать крымский остров. Спустя годы благодаря поддержке капиталистического мира Крым становится крепким развитым государством.
- Краткое содержание Фадеев Разгром по главам
Морозка отправлен командиром Левинсоном в отряд Шадабы, дабы доставить туда пакет. Тот категорически не хочет ехать, и уговоривает командира, чтобы он отправил другого. Но Левинсон отвечает, что если Морозка не будет делать то
- Краткое содержание В ожидании Годо Беккет
Эта пьеса абсурда, в которой намеренно нет смысла, логических связей. Герои всё ждут какого-то Годо на дороге. Мимо них проходят люди, что-то происходит – отрывочное и непонятное (то ли в этом есть глубокий смысл, то ли смысла нет совсем)
- Краткое содержание Андерсен Дюймовочка
Сказка о судьбе маленькой девочки. О том, какие на её долю выпали испытания. Малышка была похищена зелёной жабой
Роман «Отец Горио» был создан Бальзаком в начале 1830-х годов. Произведение вошло в сборник «Человеческая комедия». Роман впервые был опубликован в одном из парижских журналов. Произведение печаталось по частям в течение нескольких месяцев. Роман неоднократно экранизировался.
События разворачиваются в пансионе госпожи Воке в ноябре 1819 года. Хозяйка мечтает выйти замуж за одного из своих постояльцев, некого папашу Горио, поселившегося в пансионе несколько лет назад. Все остальные жители презирают Горио. Старик занял самую лучшую комнату. Его платёжеспособность и заставляет вдову Воке задуматься о замужестве.
Несмотря на все усилия вдовы, богатый постоялец не обращает на неё никакого внимания. От нежных чувств хозяйка постепенно переходит к ненависти. Последним аргументом в пользу отказа от замужества становятся явные признаки разорения Горио.
Старик неожиданно переезжает в более дешёвую комнату и отказывается от отопления. Затем Горио переезжает ещё раз, в ещё менее дорогие апартаменты. Наконец-то становится известно о причинах разорения старика: Горио содержит двух любовниц, на которых и тратит все свои деньги. Сам старик утверждает, что периодически навещающие его молодые хорошо одетые дамы – его дочери. Однако ему никто не верит.
Помимо Горио, в пансионе постоянно проживают: студент Эжен де Растиньяк, подозрительный субъект месьё Вотрен, Викторина Тайфер и некоторые другие. Тщеславный Эжен непременно хочет проникнуть в высшее общество Парижа. В столице у него есть родственница – виконтесса де Босеан. Растиньяк отправляет ей рекомендательное письмо, написанное его тёткой. Виконтесса приглашает юношу на бал. Эжен ставит перед собой цель завести близкое знакомство с одной из дам. Внимание Растиньяка привлекла графиня Анастази де Ресто. Вернувшись в пансион, юноша во время завтрака рассказывает своим соседям о графине. Оказывается, господин Вотрен знаком с этой женщиной. Он утверждает, что старик Горио также её хорошо знает и даже оплачивает её долги.
Студент пытается сблизиться с графиней. Однако первая попытка не приносит успеха. Прислуга в доме Ресто смотрит на молодого человека с откровенным презрением. Сама графиня не слишком рада видеть гостя, дав ему понять, что хочет остаться наедине с другим своим поклонником – графом Максимом де Трай. Недовольство графини усиливается, когда Эжен упоминает в разговоре папашу Горио.
Удручённый неудачей Растиньяк, отправляется к виконтессе Босеан, где и узнаёт причину недовольства Ресто. Графиня приходится дочерью старому Горио. У старика была и ещё одна дочь, Дельфина де Нусинген, ставшая женой банкира. Горио отдал своим дочерям всё, что имел. Анастази и Дельфина не принимали никакого участия в жизни отца, вспоминая о нём только тогда, когда у них появлялись материальные трудности. Сёстры соперничают между собой. Дельфину, в отличие от Анастази, не приняли в парижское высшее общество. Виконтесса советует своему молодому родственнику воспользоваться соперничеством между сёстрами.
У Растиньяка появляется план действий: он хочет взять под свою опеку старого Горио. Кроме этого, ему необходима немалая сумма денег для обновления гардероба. У его семьи необходимая ему сумма не найдётся. Вотрен советует Эжену «приударить» за Викториной, богатой наследницей. Девушка живёт в пансионе из-за того, что поссорилась с отцом. У Викторины есть брат, которого можно устранить. Вотрен предлагает взять на себя «грязную» работу, за что Эжен должен будет заплатить ему 200 тысяч. Студент отказывается от сомнительного предложения. Вскоре становится известно, что Вотрен был беглым каторжником. Растиньяк начинает ухаживать за Дельфиной. Старик Горио ему всячески помогает, поскольку ненавидит своего зятя. Молодая женщина отвечает студенту взаимностью. Женившись на Дельфине, банкир забрал её приданое и обрёк жену на нищенское существование.
Хоронить Горио пришлось Растиньяку на свои деньги. Ещё одна попытка добиться цели оказалась для студента неудачной. Однако Эжен даёт себе слово, что непременно преуспеет, чего бы ему это не стоило.
Характеристика персонажей
Папаша Горио
Главный герой романа живёт ради своих неблагодарных дочерей. Анастази и Дельфина стали единственным утешением его жизни. Бескорыстная отцовская любовь приводит к тому, что Горио не имеет средств отапливать свою комнату зимой и купить себе новую одежду. Прообразом главного героя стал король Лир.
Студент Растиньяк
Эжен происходит из небогатой многодетной семьи. Характер Эжена весьма противоречив. С одной стороны, молодой человек тщеславен и хочет выгодно устроиться в столице. Но с другой стороны, юноша способен любить, уважать, сочувствовать, помогать ближнему. В погоне за успехом Эжен смог сохранить многие нравственные ориентиры: Растиньяк отказался от возможности получить богатое приданое Викторины путём устранения её брата.
Анастази и Дельфина
Дочери старика Горио одинаково равнодушны к своему пожилому отцу. Для обеих сестёр брак стал лишь формальностью. У Анастази есть любовник, от которого она родила почти всех своих детей. Старшая сестра смогла найти своё место в высшем обществе. Дельфине повезло меньше. Муж обманул её, забрав приданое, а парижская элита отказалась относиться к ней, как к равной. Практически сразу же после свадьбы барон и баронесса де Нусинген перестали общаться и открыто имеют любовников.
Мамаша Воке
Вдова Воке не является главной героиней, но её роль в повествовании важна так же, как и роль главных героев. Хозяйка пансиона воплощает собой корыстный и расчётливый средний класс, который уже смог перешагнуть черту бедности в обратном направлении, но при этом ещё не смог достичь той роскоши, которая доступна элите.